Клад Веревкина Наталья


Солнце скрылось. Повеяло прохладой. Деревья неожиданно застыли, будто прислушиваются, глядят удивленно вверх. Дети тоже запрокинули головы: над ними висело почти черное небо, не тучи, нет! Небо. Все! Целиком грязно-синее, такое же, как и сам Дон. Еще несколько минут назад река медленно, спокойно протекала, подмигивала, поблескивала своими чешуйками, а теперь она двигалась, всей своей глыбой, нахмурив брови, куда-то мимо. Дон больше не замечал никого, он полз черной тучей, зловеще отражаясь в небе. Сверкнуло.
Сейчас гроза начнется, бежим! – негромко сказал Васька.
Не дожидаясь ответа, он схватил сестру за руку, и они побежали прямиком
через огороды. Подул сильный ветер. Крупные капли быстро слились в сплошной поток. Молнии хлестали небо. Гром не гремел, он ревел одним оглушающим ревом. Васька с Машкой уже мчались по огороду соседа Ивана Сенацкого.
Тютина! Давай переждем. Спелая какая! – Машка задыхалась от ливня.
Они прижались к мокрому стволу. Старое раскидистое дерево шелковицы
было облеплено крупными, продолговатыми черно-бордовыми ягодами. Они блестели от стекающих капель и казались еще аппетитнее. Дети срывали сладкие мокрые, похожие на малину, ягоды и горстями, вместе с водой заталкивала в рот.
Какая у Сенацкого тютина, а? У деда вполовину мельче. –
Отплевывался от хвостиков и дождя Васька. – Рви запазуху, пока нет никого.
Биссовы дети, я вас щщас…- Вдруг совсем близко, за спиной раздался
скрипучий голос.
Бежим! – крикнул Васька.
Брат с сестрой бежали, не разбирая дороги. Ноги скользили по черной,
раскисшей земле. Ягоды летели в разные стороны. Машка спотыкалась, падала, Васька тащил её за руку. Хозяин сада все еще гнался, но голос его отставал.
Го-осподи, ну наконец-то! – Мама набросила полотенца на
запыхавшихся детей.– А это что, кровь?
Это тебе, мам. Только помялись немного. – Машка протянула руку.
Там, вместе с грязью смялись в комок ягоды тютены.
В сени вошел покрытый клеенкой дед.
Что, прибёгли, купальщики? Стало быть, не нужно искать? А где
тютину-то набрали? Не моя, сразу видать.
У Сенацкого, в огороде. У него столько её, дед, да такая крупная, мы
набирать, а он за нами погнался, все и растеряли. И зачем ему столько тютины? Не знаешь, дед?
Видно на продажу. Вишь, в такую погоду, и то следит. Везде свою
выгоду ищет. В войну, помню, когда в Берлин-то вошли, он как с цепи сорвался: хотел видать все добро с собою забрать, чтоб на всю жисть хватило. Не перед чем не тушевался, да только Бог все видит, не зря ему молниёй три раза двор палило. – Дед махнул рукой и сплюнул досадно.
Помнишь, отец, как лоскуты по огороду летели? А нам-то радости – всё
куклам потом шили. – Вспомнила мама.
Какие лоскуты, мам, расскажи. – Машка с любопытством поджала
ноги на лавке. С волос еще капало прямо на дощатый пол.
Да вам же дед рассказывает: награбил у немцев добра. Все вез: иголки,
материю тюками, утварь всякую, кто его знает что, а прятали в сарае. Целый сарай тюков да добра. Жили они богато: дочки их в платьях разных ходили, в нарядах, деньги у них всегда были, а мы полубосые бегали, пяти копеек на пирожок не было. Девчата Сенацкие с нами не дружили, что им с голытьбой водиться? У них другие игры и подруги были. А мы все подглядывали из далека, какие у них куклы, да какие наряды…
И вот как-то раз, такая же страшная гроза началась, как сейчас. Такой ливень, да молния, да гром, аж стекла тряслись. И ка-ак трахнуло! А мы то рядом жили, думали – к нам. Кинулись по окнам. Смотрим, у Сенацкого сарай горит. Все соседи выбежали, кричат, кто за водой, кто песок бросать, кто что. А сарай кострищем так и полыхает и дождь как нарочно стих. Вдруг, что-то хлопать начало, мы думали, опять гром, а это в сарае. Искры, щепки горящие отскакивают, и как полетели лоскуты материи… Какие горят, какие в лужах опаленные уже потухли, и большие и маленькие, да такие красивые…Огонь красный полыхает, черный дым в небо валит, а в стороны искры с лоскутами разлетаются, точно салют какой. Пожар-то потушили, да только от сарая мало что осталось, весь почти сгорел. Дымило долго, а лоскуты все летели и летели. Кружились так плавно, будто разноцветные хлопья, или лепестки цветов что ли. Мы-то маленькие не понимали: у людей горе какое, кричат, плачут, а мы-ы – лоскуты собирать кинулись. Так радостно нам было, что лоскутов теперь – шей не перешьешь – на всю жизнь хватит. У нас и кукол то не было. Дед выстругал потом нам с Зинкой по кукле из липы, вот на них нарядов помню, по-пошили и все в Сенацких девчат играли.
И хату им гроза палила, и сарай в другой раз.
Мама увязала сумку с картошкой и с яйцами. – На, отец, хоть не зря по дождю ходил. Переложите, тогда сумку принесешь.
Добро! Ну, дощь перестал, пойду.
И ушел. А Машка с Васькой еще долго сидели не шевелясь, как завороженные.
Идите чай пить, самовар уж вскипел.
Мы сейчас, мам, ты пока завари…
Васька легонько подтолкнул сестру в горницу и подмигнул двумя глазами
сразу.
Ты чего задумал? – Спросила Машка, едва прикрыв за собой дверь.
А ты что не поняла ничего?
Не-еа, а чё?
«Чё, чё?» А то, что этот Сенацкий мог от немцев всякого добра
натащить, и здесь клад закопать.
- И правда-а! А я-то не подумала.
- То-то! Думать надо. Я – к деду. Может, разузнаю еще чё-нидь, а ты готовься. Будем клад искать.
Вась, ты куда, а чай. – Удивилась мама.
Я к деду, ненадолго. Там попью! – бросил на ходу мальчик и
громко захлопнул дверь.

День выдался жаркий. Машка с Васькой сидели возле сарая под старой грушей и совали в муравейник соломинки.
Ну и где ты искать собираешься? У нас даже карты нет. Ты же не
будешь посреди двора рыть, или к Сенацкому в сарай разведку устраивать?
Да это понятно, он на пушечный выстрел к сараю не подпустит. Да
там, если что и было, небось в пожаре сгорело. Погоди! Идея! Нужен фонарик. – Васька рванул к отцу в мастерскую и тут же появился с фонариком.
- Зачем тебе фонарик - до вечера еще целый день!
Он близко наклонился к машкиному лицу, выпучил глаза и зловещим голосом проскрипел:
Будим искать у деда.
Подожди, а при чем тут дед, клад, Сенацкий?
Да при том. Если дед знает про Сенацкого, тот мог деда поговорить и
половину клада пообещать, чтоб он никому не рассказал. А карту у деда спрятать, чтоб никто не догадался.
А фонарик то тебе зачем? – не увязывалось в Машкиной голове.
А фонарик, чтоб на чердак залезть, вдруг карта там?
Машка секунду стояла, открыв рот, потом шмыгнула носом и спросила:
- Сейчас куда? - Она решила не отвлекать брата лишними вопросами, чтоб вдруг не передумал её с собою брать.
- За мной! - скомандовал Васька, махнул рукой, и побежал к сараю, будто в атаку.
Он прикрыл дверь, выглянул еще раз в щелку, и ловко начал взбираться наверх, по длинной деревянной «драбыне». Это дед так лестницу называл.
- Надо быстро все просмотреть, пока дед на водокачке.
Мальчишка уверенно пробирался, размахивая включенным фонариком, сквозь паутину к ящикам, которые стояли здесь повсюду. Свет струился через круглое окошко с мутным стеклом, луч фонаря метался по стенам, потолку и скрещивался с лучом из окна, будто шпаги сверкали в бою. Пыль плавала в воздухе. Машка, спотыкаясь, спешила за братом. Они присели на корточки и принялись рыться в ящике. Там лежали старые книги, военные фотографии, какие-то бумаги, письма.
Вот, смотри! – Васька вытащил с самого дна, какой-то заржавелый
предмет, а потом подбежал к чердачному окну, под самым потолком, повертел головой и вернулся. - Видишь, это может быть секретный ключ.
- Какой же это ключ? Крюк какой-то с вертушкой. – Машка махнула рукой, листая старую книжку с картинками.
- Ничего не крюк. Вертушкой вот так поворачиваешь, и сундук открывается. Васька снова метнулся к окну. - Дед идет, давай быстрей! Ключ есть, осталось карту найти!
Светлое пятно фонарика запрыгало по старым, пожелтевшим фотографиям. Васька, то и дело бегал к окну и следил за дедом, как он неумолимо приближается к воротам. Когда скрипнул засов, он прошептал:
- Пора сматываться.
- Ну, ты даёшь, еще клад взялся искать? Ему и в голову не придет, что мы здесь, а если выскочим, сразу увидит. Нужно тихо сидеть и все.
- Ладно, сейчас сама увидишь!
Девочка подошла к окну, приподнялась на носочках и прижалась носом к пыльному, мутному стеклу. Дед запер ворота на засов и, будто знал, направился прямо к сараю.
- Ну, что я тебе говорил, бежим, пока не поздно! - Васька сунул за пазуху «ключ» и на коленках задом пополз к лестнице. Дед вошел в сарай, чтобы набрать сено для козы, а с верху торопились, спотыкаясь, его непутевые внуки.
- Ах, вы, туды вашу за ногу! - Выругался он по обыкновению. - Чего ж вас туды черти занесли? - Дети кубарем скатились в сено, вскочили и, отталкивая друг друга, кинулись к двери. Спасение было только в саду. Не разбирая дороги, они неслись туда. Вдогонку слышалась ругань деда.
Дух перевели только в малиннике:
Ну, что я тебе говорил, если б не клад, чего б ему так орать? – шипел
Васька, выпучивая глаза.
Мы фонарик забыли! Теперь еще и от отца попадет. – Вспомнила
Машка.
Может, не хватится? Завтра опять полезем – заберем.

Через день дед уехал с отцом к Дону, косить траву, а ребята снова отправились в сарай. Лестницы не оказалось. Тогда они притащили со двора деревянные ящики, поставили друг на друга к стене. Васька подталкивал сестру впереди себя и перебирался с ящика на ящик. Машка замерла от неожиданности, едва голова ее оказалась выше потолка.
- Ну, чего ты застряла? Что там? Залезай. – Он подтолкнул ее и влез сам.
Может, все это приснилось, но не могло же - сразу двоим... На чердаке кроме пустых пыльных банок не было ничего: ни ящиков, ни книг, ни фотографий, ни, даже, паутины. Дед любил порядок, но так вычистить чердак, это уж слишком.

Вернувшись с покоса, отец и дед сразу начали поднимать старое сено на чердак, а свежее разложили внизу. Дети целый день вертелись вокруг да около. И только к вечеру, когда пошли в сад печь картошку, Васька решился:
Дед, а дед, а вы вот сено на чердак сложили, а… ящики… куда дели?
Лазили таки опять? – ухмыльнулся дед, сидя у дубового стола на лавке.
Не-е, это я так догадался: раз сено сложили, значит ящиков нет. –
Васька закатил глаза к небу.
Ты уж коли, сделал что, так не бойся признаваться, а бойся делать
чего не велят.
А я и не боюсь, я… ну лазили… мы просто фонарик там забыли… ну и
от интереса тоже!
Эх ты, голова – два уха. Что ж тебе там интересу? Фонарик я на
место отнес, а хлам выкинул весь, чтоб вы головы не посворачивали. Итак, тридцать пять лет храню, хватит уж, чего уж? Война давно позади. Только место занимает. Да и сено складывать на зиму некуда. Вон коза троих привела, а их кормить надо, зиму-то.
А-а! А мы с Машкой думали… Дед, а это что? – Мальчик достал из
кармана «ключ» и протянул деду. Машка сидела рядом, на лавке, подсунув руки под коленки, и болтала ногами.
Ох, ты! Надож, откель ты ее взял? – Дед слегка подбросил в руке
заржавелое приспособление.
- Из, из ящика, а что это? – Васька долго ждал ответа.
- Все удивлялся, помню: ишь, чё придумали? Я ее у немцев, в одной хате нашел. Раздали нам тогда тушенку, а я ножик свой затерял где-то. Вот и зашли мы с товарищем боевым в ту хату, чтоб поискать, чем открыть. А там все раскидано, видно, как немцев гнали, им не до порядку было. Гляжу, а на полу около стола эта штука валяется. Заинтересовался я, что ж, это, думаю за вещь-то такая, не русская. Взял ее, крутил, крутил, так и не поняв. А товарищ мой ножик нашел, и говорит: «Пошли, а то отстанем от наших», да и вышел…, а я замешкался. Чую - стрельба началась. Я ее, штуковину эту в карман-то сунул, да и побег… Так тушенки и не поели мы с товарищем-то с этим, так я его больше и не увидел… - Дед замолчал. Он долго смотрел на железную штуку.
Де-ед, дедушка, ты не сказал, что это такое? – Васька тихонько потряс
деда за рукав.
А-а, это-то? Это, сынок, открывачка. Банки с тушенкой открывать.
Угли в костре почти погасли. Дети, измазанные в золе, уплетали молодую картошку и негромко пошикивали, вроде картошка горячая, и такая вкусная. А сами молча поглядывали то на деда, то друг на друга. Дед все молчал. Потом поднялся потихоньку с лавочки, ссутулился как-то еще больше и пошаркал своими старыми кирзовыми сапогами по пыльной дорожке к думу.
Солнце садилось. Дети ушли, оставив после себя картофельные угольки-очистки и рассыпанную соль. А на краю стола лежал забытый клад – «открывачка».