Все, кто посмотрел фильм Павла Лунгина «Остров», порадовались за отца Анатолия, когда в финале герой, совершивший в молодости предательство, ложится в гроб с лёгким сердцем и чистой совестью. Но как он с этим жил?
Как с ЭТИМ живут?
На первый взгляд, герои-предатели в романе Евгения Водолазкина «Чагин» живут вполне благополучно. Как, например, дядя Костя, о котором вспоминает один из героев романа. «Невзлюбив кого, дворник дядя Костя не отказывал себе в том, чтобы поделиться с компетентными органами своими сомнениями касательно благонадёжности жильца». Или художник по фамилии Завирюха (для коллег – Завидюха), который «в просторной мастерской ваял тревожные донесения работникам советских и партийных учреждений». А главврач психиатрической больницы счёл необходимым сфотографировать тетрадку пациента, чтобы послать в компетентные органы. Все эти персонажи безбедно существуют, разве что Завирюха после встречи с Музой «начинает говорить – изо рта дым». Да и большевики, уступившие за умеренную плату англичанам религиозную святыню (Синайский кодекс), конечно, никак не поплатились за предательство своего народа, его веры.
Наконец, главный герой – предатель, Исидор Пантелеевич Чагин, в финале романа признаётся:
- Я счастлив. Впервые в жизни я по-настоящему счастлив.
Однако это очень сомнительное счастье – наблюдать, как умирает от «болезни» любимая женщина.
Чагин не лукавит, говорит искренне. Но, в отличие от других персонажей, он полвека прожил в состоянии душевной муки, а в тот момент, когда произносились эти слова, нестерпимая душевная боль, видимо, отступила.
Всё началось с короткого «согласен» в ответ на предложение внедриться в группу молодых людей, изучающих биографию Шлимана, – Шлимановский кружок, возглавляемый Вельским. Чагин в это время жил в Петербурге и был студентом пятого курса философского факультета. Героя ожидало распределение в Иркутск - ему предложили Ленинград, причём взамен «ничего особенно и не потребовали». И всё же произнесённое «согласен» породило у него сомнения. «Исидор почувствовал смутное беспокойство рыбы, заглотившей наживку, в тот краткий миг, когда крючок ещё не ощутим».
Чем глубже затягивает Исидора в эту историю, тем яснее он осознаёт неприглядность своей роли. В Дневнике, который Чагин ведёт с семнадцати лет, появляется, похоже, единственная запись красными чернилами: «Как подписывают договор с дьяволом?»
На самом деле этот вопрос для Чагина уже не актуален. Ему нужно думать о другом: можно ли расторгнуть договор с дьяволом?
Исидор, может быть, и попытался бы, но «случайно» в его жизни появилась Вера. И «стала для Чагина всем».
Герой, по его собственному определению, близок к отчаянию. Увидев свой портрет, созданный отцом Веры, Чагин потрясён. Фирменный стиль художника, прозванного Лёша Черномордец, - тёмные пятна на лицах портретируемых: «то ли сгустившиеся в морщинах тени, то ли следы угля и нефти». Чернота портрета воспринимается Чагиным как приговор: чёрное лицо на портрете – отражение его чёрной души. «Это портрет предателя», - бескомпромиссно клеймит он себя.
В кружке Вельского заходит разговор о Дефо и его интригах.
- Что может быть оправданием для интриг и доносов? – недоумевает Вера.
«Каждое её слово резало Исидора прямо по сердцу…» И из этого изрезанного сердца, «как из сжатой пальцами губки, сочилась кровь».
По ночам Исидору снится, что он привязан к позорному столбу.
На очередном заседании кружка Вельский заговорил о Новочеркасском расстреле 1962-го года. Стало очевидно, что разоблачение близко. Всю бессонную ночь Чагин ищет выход: «Уехать в Иркутск? Признаться Вере? Повеситься?» Он никуда не уехал, не признался Вере и не повесился. Исидор покорно, слово в слово, пересказал представителям компетентных органов всё, что услышал на заседании кружка.
Вельского арестовали. Во время ареста «Исидор чувствовал, что близок к обмороку». Когда в этот день вернулись с Верой домой, внутренний конфликт достигает такой степени, что Чагин утрачивает контроль над своим телом («Исидора в буквальном смысле трясло») и над своей душой - «неожиданно для себя произнёс без выражения:
- Это я им всё рассказал.
Надеялся на доброту Веры. Вера не простила.
На этом эпизоде Дневник прерывается. «Если бы не короткие завершающие фразы, можно было бы подумать, что оборвалась жизнь. В каком-то смысле она для Чагина действительно оборвалась».
Хотя, на взгляд постороннего человека, дальнейшая судьба Чагина складывается очень удачно. Исидор Пантелеевич становится сотрудником Ленгосэстрады, приобретает на этом поприще славу и финансовую независимость. О его душевном состоянии можно судить по следующему факту: человеку, которого Чагин почти не знает, Исидор заявляет:
- Очень легко стать предателем. Незаметно стать предателем. Я им стал.
- А потом ничего не поправить. И не объяснить.
Спустя некоторое время его собеседник, Эдуард Борисович Григоренко, узнаёт все подробности истории с Вельским и предательства Чагина.
Григоренко утверждает, что «Чагин был самым выдающимся мнемонистом в истории». Действительно, Исидор обладал уникальной памятью. «Память Чагина была беспредельна и бессрочна. Это стало в буквальном смысле его головной болью». Пусть бы в его памяти хранилась просто сухая информация. Но нет, «воспоминания Чагина со временем не тускнели. Они обладали той же эмоциональной свежестью, что и в момент их появления». «Наделённый удивительным даром запоминать, он мучился от невозможности забыть».
- Память подводит, - жалуется он товарищу по выступлениям. - Я ничего не могу забыть.
Глаза мнемониста полны слёз.
К борьбе с памятью Чагина подключился его старый знакомый – профессор Никита Глебович Спицын. Заметив, что граница между ОН и Я у Чагина условна, профессор начал работать над тем, чтобы дистанцировать чагинское Я от негативных впечатлений. Спицын добился невозможного: научил Чагина справляться с физической болью. Увы, с болью душевной, с болезненными воспоминаниями Чагина профессору справиться не удалось. А если учесть, что для Исидора «конечной целью было не забывание – забвение» (видимо, в значении «психическое состояние забытья, беспамятства, болезненного «выпадения» из памяти»), то как такая цель может быть достигнута?
С годами Чагин становится настоящей знаменитостью. У поклонниц его имя вызывает пиетет. Влюбившись в одну из артисток и почитательниц своего таланта, Дину Барковскую, Исидор Пантелеевич решается на объяснение. В кинотеатре шёпотом Чагин рассказывает своей (на самом деле – не своей) возлюбленной о том, как он одинок, как его гнетёт нечто, о чём ему необходимо рассказать. «В его шёпоте слышались слёзы». Чагин рассказал всё, не пытаясь оправдать себя: «оправдываться бессмысленно».
Уже в начале 80-х, когда Чагин, покинув артистическое поприще, работал в Архиве, он встретился с преданным им Вельским. И попытался (не в первый раз) извиниться перед ним:
- Георгий Николаевич… - Исидор схватил его за запястье. – Когда я думаю о своей вине…
Думал, думает и будет мучительно думать до конца жизни. И только в финале романа читатель сможет порадоваться за Исидора Пантелеевича. Как сказал бы Воланд, Чагин «свой счёт оплатил и закрыл».
Свидетельство тому – встреча и примирение с Верой. О том же говорит и подаренная Чагину возможность испытать радость творчества. Написанный им комментарий к письмам Генриха Шлимана признан непревзойдённым. В Тотьме, куда Исидор уехал, бросив северную столицу, он с утра до ночи работал над автобиографической поэмой «Одиссей», поливая её листы «водой».
День исчезает за днем, превращаясь немедленно в память,
Багажной квитанции род, по которой едва ли получишь
То, что сдавалось в багаж. Но малые эти остатки
Как ока зеницу хранишь, поскольку другим не решишься
Вещи оставить свои — не понять никому красоты их:
Созданы лишь для тебя, другим они будут не впору.

«А гекзаметр Исидора меня зацепил», - признаётся Ника, подруга Павла - сотрудника Архива, который разбирал бумаги Чагина после его смерти,. Не поспоришь.
Чагин не просто духовно возрождается, он получает дар исцеления. Разбойник Прохор, один взгляд на которого требовал определённой стойкости, нашёл героя на берегу реки Сухоны свалившимся от сердечного приступа и два километра бежал с Исидором Пантелеевичем на руках, чтобы доставить его в больницу. И это тот самый Прохор, который с полгода назад на берегу всё той же Сухоны ограбил Чагина и разбил ему лицо. Что-то происходило в душе «разбойника и пьяницы» долгими зимними вечерами, когда Прохор и Чагин делились наболевшим.
За оказанную дьяволом услугу Чагину пришлось заплатить очень высокую цену. Да и от «услуги»-то в конце концов ничего не осталось: Вера умерла, а от Петербурга Исидор отказался добровольно. Да и от самого Чагина уже мало что осталось.
Как бы там ни было, договор утратил свою силу. И не потому, что истёк срок его действия.
«Надо искренне мыслить»,- советует один из тех, кто в своё время присутствовал при подписании рокового договора.
Чагин себе не лгал. Он не сразу «начал рассуждать». Не сразу решился сказать правду Спицыну, Вельскому, Вере… Когда решился, было уже поздно.
Спасение своё Чагин видит в покаянии («покаяние как переодевание»). И пытается публично покаяться перед Вельским уже во время суда. «Когда огласили приговор, в зале раздался крик Исидора:
- Георгий Иванович, простите меня!»
Рассчитывал ли Чагин на мгновенный эффект? Неизвестно. Процесс растянулся на десятилетия. Завершился, по всей вероятности, в Тотьме, где в свободное от писания своих гекзаметров время, в основном, по воскресеньям, герой посещал службы в Спасо-Суворином монастыре. Было бы очень не похоже на Исидора Пантелеевича, если бы он там не исповедовался.
Во всём, что случилось с Чагиным, он всегда винил только себя: «Выбор делал я. Меня никто не принуждал».
А вот актёр Григоренко, ставший лучшим другом Исидора, убеждён, что Чагин стал жертвой обстоятельств: во время пения сладкозвучных сирен «Одиссей, как на грех, оказался не привязан к мачте».
Чагина подвела его феноменальная память.
Когда Чагин, будучи студентом философского факультета, защищал курсовую работу, обнаружилось, что его труд дословно повторяет фрагменты книги факультетского профессора Спицына. Чагин «текст, хранящийся в его памяти, случайно принял за свой». Студента попросили воспроизвести по памяти некоторые фрагменты работы, с чем он блестяще и справился. Конечно, присутствующие были изумлены. Однако это не отменяло очевидности плагиата. Неожиданно для всех на защиту похитителя чужих идей встал декан, и «история закончилась для Исидора благополучно».
Увы, история только начиналась. Декан попросил Чагина сначала ознакомиться с его, декана, выступлением на философском конгрессе, а потом повторить всё выступление по памяти. Пару месяцев спустя в присутствии московской комиссии предложил воспроизвести этот «не слишком философский текст». Что Чагин и сделал, от первого до последнего слова. У декана на глазах слёзы. Комиссия в изумлении. Председатель комиссии жмёт декану руку со словами:
- Как это прекрасно, товарищи, когда студенты знают доклады своих деканов на память!
Раздаются овации. На беду для профессора Спицына, «на его лице общее одушевление не отразилось».
Через неделю декан философского факультета – уже ректор.
«Подарок» Чагину от ректора – чаепитие с «сиренами», ставшее для Чагина началом катастрофы. Что побудило учёного мужа «подставить» своего студента?
«Зла никогда не желают тем, кого презирают, а обыкновенно желают зла тем, кто имеет право презирать». Денис Иванович Фонвизин.
Спицына ректор просто уволил.
В роли сирен на чаепитии у ректора выступили два Николая – Николай Иванович и Николай Петрович. Последний бархатным голосом задаёт Исидору только один вопрос:
- А вы бы хотели остаться в Ленинграде?
Павел в 2018-м году сокрушается, что страна развивается однобоко:
- Добиться чего-то можно только в Москве и Питере. А если всерьёз, то только в Москве.
Что уж говорить о шестидесятых годах прошлого века. Кто бы на месте Чагина сказал «нет»? Только тот, кто способен трезво оценить ситуацию и просчитать последствия. Чагин оказался не способен. Почему?
Уже на первых страницах романа мы узнаём, что Чагин – «человек правила». Если решил вести дневник, то писать ежедневно – пусть даже по две-три строчки. Если учиться – то быть в числе лучших: похвальные грамоты за каждый класс. Правила требуют уважать взрослых и слушаться их. В садике нужно было доедать всё до конца, будь это даже слипшиеся, словно покрытые слизью макароны. Не съесть нельзя. И съесть нельзя: а если стошнит? Хорошие мальчики так не поступают. Приходилось несъеденное нести за щеками в туалет и там выплёвывать.
Когда ректор во время чаепития душевно, можно сказать, по-отечески обращается к своему студенту с вопросом: «Исидор, друг мой, куда вас распределили?», Чагину в голову не может прийти, что старшим товарищем движет что-либо, кроме благих намерений. Доверие к ректору переносится и на двух Николаев - солидных мужчин в плащах и при папках. Во время следующей встречи, в гостинице «Европейская», они убеждают молодого человека, что осуществляют высокую миссию: «Обороняем граждан от всяких гадов». Чагину просто необходимо принять в этом посильное участие.
«Сирены» убаюкивают бдительность Чагина с помощью неформальной обстановки (шампанское, бутерброды с краковской колбасой, правда, заветрившиеся), шуточек (Николай Петрович предложил не путать шампанское с огнетушителем), легкомысленной интонации (ключевую фразу: «Мы внедрим вас в этот кружок» - Николай Петрович произносит голосом, в котором «сквозила беззаботность»).
Если бы Чагину угрожали, надели на него наручники (хотя, как тонко подметил Николай Иванович, «трудно говорить по душам с человеком в наручниках»), у Исидора наверняка хватило бы и стойкости, и мужества, чтобы сказать «нет». Но Николаи ясно видят, с кем они имеют дело.
- Вы работники общепита? – спросил у Николаев Исидор.
Он что искренне думал, что в обмен на квартиру в двух шагах от Невского ему предложат дегустировать бутерброды в заведениях общепита? «Неразличение фантазии и действительности» - одна из особенностей сознания Чагина, поэтому – да, мог думать что-нибудь подобное.
«Эти твари умные и наглые, они знают, когда их боятся». Вообще-то это о крысах. Но и о Николаях тоже. Николай Иванович может и «неожиданно взорваться», и посмотреть «злым продолжительным взглядом», и сцепить пальцы так, что они побелели и зловеще хрустнули. «Хруст-предупреждение».
Интересно, что любимое стихотворение Николая Ивановича - «Ленин и печник» - появилось на свет в один год с героем романа – 1940. Николай Иванович даже сочинил свою версию произведения. Как и все школьники того времени, Чагин знал стихотворение наизусть. Другой вопрос – знал ли юный Исидор, что «Ленин запросто мог сдать печника в ЧК… или в частном порядке сжечь его в той же, допустим, печке»? Конечно, не знал. По всей вероятности, любовь к вождю у Чагина не доходила до такой экзальтации, как у девочки на новогоднем празднике в иркутском Доме пионеров, когда она, бедная, рыдает, жалея Ленина, «доброго и беззащитного», «который то и дело всех прощал, включая неблагодарного печника». Но созданный Твардовским миф и подобные ему формировали сознание Чагина определённым образом. А поскольку «партия и Ленин - близнецы–братья», понятно, к кому переходит эстафета добра и великодушия. И когда один , а за ним эхом другой Николай спрашивают Чагина: «Вы хотите нам помогать? Или вы не хотите нам помогать?», за местоимением «нам» - не просто личный интерес. «Нет» в данной ситуации означало бы готовность к конфликту с системой.
Но главная проблема Чагина, наверное, всё-таки в том, что в борьбе со всеми этими обстоятельствами он совершенно одинок. Отец отбыл в неизвестном направлении ещё до появления сына на свет. Причём сводный старший брат Исидора, успевший с Пантелеем Чагиным познакомиться, дал ему самую нелестную характеристику. Матери ко времени окончания Исидором института , по всей вероятности, уже не было в живых. В выдуманном одним из Николаев сне Чагина звучит фраза: «Покойница была ударницей», сказанная якобы маленькому Исидору Исидором взрослым. Скорее всего, эта фраза засела в сознании Николая Ивановича в результате общения с Исидором настоящим. Во всяком случае, фотографий молодого (или немолодого) Чагина с матерью нет, как нет и упоминаний о встречах с ней или письмахот от неё или к ней на страницах Дневника Чагина-студента. Ну а с Леонтием близкие отношения, по всей видимости, не сложились. Да и он, скорее всего, остался в Иркутске.
Прогуливаясь по любимому городу и изучая вручённую ему накануне папку «Биография», Чагин размышляет о своём реальном отце и неожиданно для себя оказывается у дома профессора Спицына. «Сейчас, когда ноги сами несли Чагина к спицынскому парадному, он чувствовал себя обиженным ребёнком. Войдя в парадное, взлетел по лестнице. Словно не к Спицыну бежал, а к Пантелею Чагину – пожаловаться по-сыновнему на обстоятельства». И покаяться. «Он сжал подлокотники кресла и взглянул на Спицына:
- Вам, Никита Глебович, наверное, кажется…
Однако «Спицын меньше всего думал о покаянии». У него своя, совершенно отдельная от чагинской жизнь. У всех своя жизнь… Никто не скажет об Исидоре: «Я знаю, когда он врёт». Это архивист Павел, как говорится, видит сестру насквозь. Он может влепить Маргарите пощёчину, может получить в ответ тортом в лицо. И несмотря на всё это, они понимают друг друга, нужны друг другу. А двадцатишестилетний Исидор оказался нужен только двум слугам дьявола - двум Николаям. В качестве средства решения их профессиональной проблемы – разоблачения «пропагандиста антисоветщины» Вельского.
А сами-то Николаи верят в то, что Вельский – преступник, заслуживающий семи лет лагерей? Или в то, что советская власть не стреляла по своим?
В биографии Николая Ивановича есть некоторое сходство с чагинской: не помнит матери, её не стало, когда сыну было пять лет. Отец унаследовал от предка профессию – печник - и соответствующую фамилию – Печников. Николай, однако, продолжателем династии не стал. Устроился на Путиловский завод, отслужил в армии, воевал, закончил железнодорожный техникум, затем для него нашли место в пожарной безопасности Центральной городской библиотеки. Через несколько лет произведён в чин начальника пожарной охраны, впоследствии переименованной в гражданскую оборону. «Но мечта моя была о другом». – признаётся Николай Иванович. С семи лет, когда он учился в семилетке, где его «все и всячески обижали», Николай «узнал цену силы и стал о ней мечтать». Ему бы мечтать о жене и детях… Но «жениться не мог ввиду характера военных увечий». Осуществить мечту Николая Ивановича помог другой Николай – Петрович. Будучи начальником службы внутренней безопасности библиотеки, «обучил ведению допросов и обысков». В ведении допросов старшего товарища Николаю Ивановичу превзойти не удалось, а вот что касается обысков, он сказал себе: «Пусть Николай Петрович делает это плохо, ты же Николай Иванович, делай хорошо: это и будет твой ответ Чемберлену. Спрашивай в первую голову с себя, а не трать свою бессмертную душу на противостояние, ибо оно разрушительно». К несчастью, о своей бессмертной душе Николай Иванович начал думать слишком поздно. Мечта о силе оказалась ложной, идейная база, которая под эту мечту подводилась, разрушилась. Сам Николай Иванович это сформулировал так:
Я бросил щит и бросил меч.
Я пережил крушенье мечт.
Другой вариант, усовершенствованный:
Я бросить щит и меч готов
Ввиду крушения мечтов.
А за «стихотворение в прозе», в котором автор «подверг два распространённых текста улучшению», в 1964 –м году можно было отправиться вслед за Вельским. Произведение хотя и заканчивается оптимистически:
Весь обсыпан молочаем,
В комьях грязи, глаз подбит.
«Я у Ленина за чаем
Засиделся», - говорит,
однако опасения печника, что после починки печи его «аккурат пустят в расход» за ненадобностью – чистой воды «антисоветская агитация и пропаганда».
«Крушенье мечт» приводит к крушенью сознания – Николай Иванович становится пациентом психиатрической больницы. «Тронулся умом… Проще говоря, спятил», - жалеет его Николай Петрович. Себя-то он, конечно, считает абсолютно здоровым. Но так ли это?
Ещё во времена истории с Вельским Чагин побывал у Николая Петровича в гостях. На память об этом визите у Исидора осталась вырезанная хозяином африканская маска, самая страшная из всех, как показалось гостю. В первый же вечер у Исидора и Веры «возникло стойкое чувство, что они находятся под её гневным наблюдением». И только когда сувенир оказался на самой высокой полке стеллажа лицом к стене, у обитателей квартиры исчезло чувство неуюта. А у Николая Петровича в жилище страшные маски были расставлены всюду, включая коридор, вдоль стен которого размещались стеллажи с его жуткими изделиями. Тоже своего рода сумасшествие.
Трудно сказать, сколько времени прошло после этой встречи до похода на рыбалку, о которой рассказывает Григоренко, но в течение всего этого времени Николай Петрович продолжал «виртуозно резать маски». Где он их, интересно, размещал? А главное – зачем? «Может быть, Николаю Петровичу в жизни не хватало, чтобы его пугали?» А может быть, гневные маски нужны Николаю Петровичу, чтобы держать в страхе самого себя? Не давать себе воли? А то начнёшь размышлять, да ещё, не дай Бог, книги читать, как Николай Иванович, а там и до «крушения мечтов» недалеко… Жить же в состоянии вечного страха слишком тяжело, оттого и слово «запой» имеет для Николая Петровича такое конкретное наполнение, что он, например, спит во время процесса над Вельским. Неудивительно, что, как выразился знаменитый артист, в конце концов Николай Петрович «сдулся».
У одного - сумасшествие, у другого - разрушение личности. Вот вам и всемогущие «сирены».
Был Чагин-денди, красавец лейтенант – стал Чагин «ходячая скрепка», пропахшая мылом и чесноком. Роман о Чагине – это история о том, как хрупка жизнь, как легко можно её исковеркать, изувечить одним неосторожным шагом, необдуманным словом. И не только свою жизнь, но и жизнь близких. А потом мучиться всю жизнь, потому что договор с дьяволом расторгнуть невозможно. Нужно платить. А проценты дьявольские. Так что, прежде чем подписывать договоры, читайте напечатанное мелким шрифтом, господа!
Есть, правда, в романе персонаж, судьба которого как будто опровергает эту мысль. Юноша Альберт. Он был внедрён в кружок Вельского раньше Чагина и завоевал среди кружковцев репутацию человека открытого, даже свой дневник давал всем читать. Вера считала его балаболом. Но во время ареста Вельского все посмотрели на Альбертика другими глазами. Ещё бы! Он, оказывается, готов умереть за идею! Настоящий герой. Конечно, Вера изменила своё мнение о нём. И даже замуж за него вышла. Она же не знала, что договор с дьяволом жгучий брюнет подписал задолго до Исидора.
Альберт – не Чагин, он не мучился всю жизнь, а процветал. Построил кооператив на деньги Исидора, которого Альберт просто обманул, завёл любовницу и навсегда забыл о бывшей жене и своём ребёнке. Неизвестно, как жил «гнилой» юноша Альберт после этого. Зато перед читателем является его взрослая дочь. Мы не знаем, унаследовала ли девочка от отца внешность, но отцовские наглость, бессердечие и отсутствие совести Альбине по наследству точно достались. Сначала избавилась от матери, сдав её, больную, в дом престарелых. Потом на несколько месяцев просто забыла о Верином существовании. Правда, пришлось-таки вспомнить: появилась в учреждении «в присутствии адвоката, с ворохом бумаг». Вообще квартирный вопрос Альбину очень беспокоил. «Вы хотите вселиться в квартиру Чагина - да или нет?» - допрашивает она Нику, которая за Верой всё это время ухаживала. На самом деле беспокоиться Альбине нужно совсем о другом. А что если Гоголь с его «Страшной местью» не ошибался, и дети наследуют долги родителей? Впрочем, как говорится, это уже совсем другая история…