В тоталитарном обществе, каковым до недавнего времени являлся бывший Советский Союз, у писателя было только два пути: первый – на Запад, второй – остаться и работать, приспосабливаясь к определенным условиям игры, диктуемым «литературными апостолами» соцреализма. Уехать, конечно, было проще всего, особенно в период первой волны эмиграции. Уехали Мережковский, Гиппиус, Набоков, Бунин, Зайцев, Бальмонт, Саша Черный, Ходасевич, Куприн, Цветаева и многие другие. Из оставшихся загубил свой талант бездарными большевистскими агитками замечательный дореволюционный поэт-футурист Владимир Маяковский. Работал в угоду правящей клике «придворный» частушечник Демьян Бедный. Основоположник соцреализма Максим Горький еще до октябрьского переворота написал, так называемый роман «Мать», являющийся по сути гигантским газетным очерком, в котором описан единичный случай, но никак не типичное явление. Этим романом Горький, по-моему, навсегда подорвал свой авторитет художника слова. Пробовал приспосабливаться, вернувшийся из эмиграции Алексей Толстой. Даже что-то там сочинял патриотически-публицистическое, но кто сейчас это помнит? Честно служил режиму Константин Симонов. За это его печатали, вручали премии. «Живые и мёртвые», конечно, книга не плохая, но, к сожалению, не объективная. Но будем справедливы, писатель выложился, насколько позволяли рамки.
Совсем не приспосабливались, а писали точно так же как жили Николай Гумилёв, Сергей Есенин, Осип Мандельштам, Павел Васильев, вернувшаяся из эмиграции Марина Цветаева. Итог их творческого пути печален. Мандельштам и Васильев погибли в сталинских лагерях, Есенин и Цветаева покончили самоубийством. Еще раньше, в 1921 году, по ложному обвинению был расстрелян Гумилёв. Удивительно, что стихи всех этих поэтов публиковались при жизни, издавались книги. Никто из них, исключая разве что Мандельштама, не писал в стол. Только после смерти на творчество этих поэтов наложили жестокое табу, а виновных в нарушении наказывали вплоть до лишения свободы. Маяковский же и, разошедшийся под конец жизни с большевиками, Горький, наоборот, были канонизированы, а их произведения предписывалось изучать наряду с партийной литературой и классиками марксизма-ленинизма. Особенно поэму Маяковского «Владимир Ильич Ленин» и роман Горького «Мать». Правда, и у них кое-что запретили, но это уж как водится. Даже некоторые «крамольные» работы самого Ленина Сталин повелел отправить в спецхран. Например, знаменитое «Письмо к съезду».
Блестяще начавшие до революции Александр Блок, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Сергей Городецкий в советское время ничего выдающегося не создали. Особенно примечателен в этом отношении Блок со своей октябрьской поэмой «Двенадцать», явившейся его лебединой песней. Правда, песней это назвать нельзя, да и поэмой тоже. Даже не верится, что писал это тонкий лирик, стихи которого поражают слух и воображение – настолько топорно и неуклюже состряпана «поэма» «Двенадцать».
Насколько контрастирует итог творческого пути этих некогда знаменитых на всю Россию писателей с началом никому до этого не известного молодого литератора из станицы Вёшенской Михаила Шолохова. Четыре тома романа «Тихий Дон», которые он создал, можно с уверенностью поставить в один ряд с эпопеей Льва Толстого «Война и мир». Ни разу не покривив душой, не соврав ни единым словом, Шолохов нарисовал подлинную картину Гражданской войны на Дону. Причем, с позиции врага Советской власти, белого офицера Григория Мелехова. И роман печатали, печатали при Сталине, когда за одно упоминание о белом движении иной писатель мог серьезно поплатиться. В этом – рядом с Шолоховым можно поставить Михаила Булгакова, написавшего роман «Белая гвардия» и пьесу «Бег».
Конечно, не всё гладко было и у Шолохова. Большевистская критика встретила первые книги романа в штыки. Книгу называли белогвардейской, а самого писателя контрреволюционером. Книги выходили со значительными купюрами, а в томе, касающемся знаменитого вёшенского восстания казаков, вообще потребовали основательной переработки текста. В конце концов местные, ростовские чекисты по сфальсифицированному обвинению попытались арестовать Шолохова и лишь высочайшее вмешательство самого Сталина спасло писателю жизнь. И это при всём том, что Шолохов не был пассивным наблюдателем бесчинств, творимых на Дону большевиками. Он неоднократно писал Сталину о всех несправедливостях, которым подвергались казаки в годы коллективизации, заступался за репрессированных земляков, выступал в печати. Казалось бы, писатель ходил но лезвию ножа, многие давно бы поплатились за это жизнью. Но, видимо, слишком высок был писательский авторитет Шолохова, и Сталин не решился поднять на него руку. И в этом с Шолоховым схож Михаил Булгаков. Он также писал то, что думал, к чему лежала душа, стараясь ни в чём не отходить от правды. Он никогда не скрывал своих симпатий к безвозвратно ушедшему прошлому и антипатий ко всему, что принесли с собой большевики. Он даже печатался в зарубежных издательствах, а когда его перестали печатать на родине, написал Сталину письмо с просьбой отпустить за границу. Булгаков понимал, чем ему могло грозить подобное письмо, но всё-таки нашел в себе мужество пойти на этот отчаянный шаг. По сути, в те времена такое письмо можно было сравнить разве что с самоубийством. Мандельштаму стоило жизни одно лишь стихотворение о Сталине. Но Сталин бал хитрый человек. Он действовал не только кнутом, но и прямиком. Он приказал устроить Булгакова на работу в театр, разрешил ставить его пьесы. Когда ему сказали, что в пьесах «Дни Турбиных» и «Бег» Булгаков якобы идеализирует белогвардейцев, что герои его пьес храбры, честны, благородны, – Сталин ответил, что белое движение в пьесах терпит полное поражение, а раз Красная Армия победила таких храбрых и благородных людей, значит дело большевиков правое и они непобедимы. В результате, чтобы как-то отблагодарить «хозяина», Булгаков совершает едва ли не единственную ошибку в жизни, – пишет хвалебную пьесу «Батум», в которой главный герой – молодой революционер Сталин. «Хозяин» посмотрел пьесу и запретил её постановку. Даже его покоробила такая грубая лесть.
В дальнейшем Булгаков больше не писал подобных опусов. Венцом его творчества стал знаменитый роман «Мастер и Маргарита», который писатель переписывал четыре раза, два раза сжигал и вновь восстанавливал, но, к сожалению, так и не увидел его в печати. Посмертное завещание «мастера» выполнила его супруга, опубликовав роман со значительными купюрами во время хрущёвской оттепели. В настоящее время изданы даже черновики романа под названием «Великий канцлер» (первоначальное название произведения), по которым можно с интересом проследить за кропотливой работой Булгакова над этой самой лучшей его вещью.
Что касается Михаила Шолохова, то взлёт его творчества с созданием «Тихого Дона» обернулся падением после опубликования следующего произведения, романа о коллективизации «Поднятая целина». В нём, если и не всё неправда, то во всяком случае правда уже дозированная, что видно не вооруженным глазом. Прецедент с «Тихим Домом» к сожалению не повторился. Особенно помучили редакторы писателя со вторым томом «Поднятой целины». Шолохов, видно, устал бороться и сдался на милость победителей. Впоследствии его приручили, сделали «литературным генералом». Последний недописанный роман Шолохова «Они сражались за родину» вообще вызывает недоумение. Если роман не дописан, зачем публиковать, а тем более экранизировать? Если дописан, то где остальное?
Честно работали в эпоху тоталитаризма Велимир Хлебников, Андрей Платонов, Михаил Зощенко, Анна Ахматова, Максимилиан Волошин. Хлебников вообще был человеком вне времени, хотя и у него промелькнуло несколько революционных патриотических стихов. А в общем, он не только не замечал какая за окном эпоха, но – есть ли у него под головой подушка или нет. По рассказам очевидцев, он спал на своих рукописях, набитых в наволочку. Платонов, за исключением раннего периода творчества, работал на будущее. Как и Булгаков, он не увидел напечатанными своих лучших произведений: «Чевенгур», «Ювенальное море», «Котлован», «Счастливая Москва», в которых писатель остроумно, с долей сарказма, обличает издержки, так называемого социалистического строительства. Эти книги вышли в свет только в наши дни. Зощенко и Ахматова в своём творчестве активно воспротивились новым порядкам, пытались критиковать, отстаивать собственное мнение. Судьбу Ахматовой усугубили репрессии против близких. В результате на головы строптивых вольнодумцев обрушились преследования в виде правительственных постановлений, убийственной критики, вычеркивания их произведений из издательских планов. Затем – долгое молчание, вернее, замалчивание. Лишь недавно вышла, долго не печатавшаяся, одна из лучших поэм Ахматовой «Реквием».
Пробовали не поддаваться засилью соцреалистических запретов Замятин, Бабель, Пильняк, Леонов, но это им мало удавалось. Писать в те времена приходилось либо в стол, либо на потребу.
В стол, вероятно, писался и роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго», в котором писатель с критической точки зрения оценивал годы революции и Гражданской войны. Роман удалось опубликовать в Италии, и в 1958 году Борису Пастернаку была присуждена Нобелевская премия. На родинe разразилась буря. Все поголовно осуждали роман Пастернака (хоть и признавались, что его не читали). Многие собратья по перу попросту завидовали нобелевскому лауреату. В том же 1958 году Пастернака исключили из Союза писателей. Двери редакций закрылись перед ним на долгие годы. Подобная же участь постигла и Александра Галича. Он, в отличие от Пастернака, эмигрировал во Францию.
Нельзя ничего плохого сказать о творчестве Александра Твардовского. В его поэзии хоть и нет сенсационных разоблачений сталинизма, но он писал искренне и весьма талантливо. Только недавно увидела свет его последняя поэма «По праву памяти», которая не могла быть опубликована в годы тоталитаризма. Во время хрущёвской оттепели, будучи редактором «Нового мира», Твардовский публиковал антисталинские произведения вернувшихся из лагерей реабилитированных писателей.
Среди вернувшихся были Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Юрий Домбровский, Анатолий Жигулин, Юз Алешковский и многие другие. Они принесли в литературу лагерную тему. По-разному сложились их дальнейшие судьбы. Если книги Шаламова и Жигулина еще с тех пор прочно обосновались на книжных полках, а лагерные стихи Анатолия Жигулина с небольшими изменениями печатались даже во времена брежневского застоя, то Алешковского и Домбровского мы в полном объеме открываем только сейчас. С Алешковским сложнее еще и потому, что многие его повести написаны бытовым лагерным языком, где всё названо своими именами и мат дается без всякого многоточия. Солженицын успел опубликовать на родине только несколько рассказов и лагерную повесть «Один день Ивана Денисовича». Хрущёвские реформы, после отстранения его самого от власти, – спешно сворачивались, начинался постсталинизм. Естественно, что дальнейшие разоблачения зверств «отца всех народов» были не выгодны его окружению, дорвавшемуся до власти. У многих из них руки тоже были обагрены кровью невинных. Приручить как многих Солженицына не удалось, снова сажать вроде было неудобно. Тогда его попросту выдворили из СССР.
Практика выдворения получила дальнейшее применение. Выдворили Иосифа Бродского, Эдуарда Лимонова, другие уезжали сами. Так возникла третья волна русской эмиграции (вторая бела вынужденная, в годы Великой Отечественной). И хотя тех, кто оставался в Союзе, уже не расстреливали как при Сталине, но в психушку запирали и за колючую проволоку – тоже. Остающимся опять нужно было лгать и изворачиваться. Кое-кто, громко заявивший о себе при Хрущёве, пробивался в издательства и при Брежневе. Верными хрущёвскому либерализму оставались Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский. В эти же годи ярко вспыхнула звезда Владимира Высоцкого. Феномен Высоцкого поражает. Во времена, когда у самого смелого писателя пылились в столе невостребованные повести, романы, целые сборники забракованных в редакциях стихов, Высоцкий умудрился донести до слушателей буквально все свои песни-стихотворения. Причем, без единой купюры. На долгие годы он стал кумиром молодежи, в прямом смысле – героем нашего времени. О Высоцком ходили легенды. Говорили, что он будто бы «сидел» за свои крамольные песни, потом – что будто бы эмигрировал в Париж. Рассказывали были и небылицы и слушали, не пропуская, каждый новый концерт Высоцкого, переписывая его друг у друга.
Нет, Высоцкий не «сидел», но его тоже репрессировали. Репрессировали морально. За всю жизнь ему удалось пробить в печать только одно стихотворение, записать всего несколько грампластинок. Его почти не слышно было по радио, не видно по телевидению. Не утверждались многие его роли в кино. Живя в такой нервозной обстановке, по сути, в условиях травли со всех сторон, человеку требуется разрядка. Не секрет, что у Высоцкого случались длительные запои. В сорок два года его не стало. Такова закономерная участь любого истинного таланта в тоталитарном обществе: долго жить и творить в условиях постоянного давления сверху невозможно.
Наряду с Высоцким в это же время писал и, что самое главное, печатался такой талантливый, неординарный прозаик как Василий Шукшин. Книги его, независимо от бесчисленных смен руководства в Москве, актуальны и по сей день. Книги не устаревают и не забываются, если пишущий их не оглядывается на указующий перст власть предержащих. По такому же принципу работали: талантливый драматург Вампилов, поэты Рубцов и Заболоцкий, прозаики Распутин и Астафьев. Другие своими бойкими перьями активно помогали Брежневу со товарищи из ЦК в построении развитого социализма. Они писали, печатались, были на верху славы. Но вот пришла перестройка и оказалось, что у каждого из них еще и в столе кое-что припасено. Это, видимо, – вроде камня за пазухой, чтобы посильнее ударить исподтишка. И посыпались на издательства всевозможные «Плахи», «Дети Арбата», «Новые назначения», «Белые одежды» и тому подобное. А как же – кто первым бросит камень! Читающая публика ознакомилась, ужаснулась, пошумела, а к настоящему времени всё позабыла. Неглубоко копнули мнимые разоблачители, поверхностно. Тем более, пришли книги из-за рубежа, куда более талантливые и правдивые. На книжных прилавках появились произведения Солженицына, Бродского, Максимова, Войновича, Аксёнова, Довлатова, Горинштейна.
Помимо серьёзных книг, прилавки захлестнула волна всякого конъюнктурного хлама западной массовой культуры. Издательства спешно перешли на рыночные отношения и писателю ничего не остается, как прибегнуть всё к тому же старому испытанному способу, а именно, – сочинительству в стол. Ведь тоталитаризм, он и остается тоталитаризмом как его не назови: демократией, как сейчас, или социализмом, как раньше. От перестановки слагаемых суть не меняется.

1993 г.