Из ныне здравствующих нобелевских лауреатов по литературе в жанре романа-собора работает Джон Максвелл Кутзее. Однако это все-таки традиционный роман-собор, идущий еще от Фолкнера. Другой нобелевский лауреат Камило Хосе Села со своими описаниями диалогов в испанских кафе ближе к нашим временам, потому что они напоминают транскрипты сетевых чатов. Цель же этого эссе порассуждать о романе-соборе нового века.
О слове, имеющем силу творческого
Один из обманов нынешнего времени - в завышенной значимости информации. Вроде бы мы только вошли в информационное общество, впору бы только предвкушать всезнаек с поисковиком Гугла в микросхеме на роговице...
Но пропорция тут обратная - чем больше такой информации, тем меньше действительного знания в человеке. Вообще - весь тот мультимедийный поток, в который мы все так сладостно окунулись, симулирует наши способности.
До недавнего времени ценность сказанного слова предопределялась бытием человека. То есть хоть в какой-то мере еще была соразмерность сказанного и действительного. В этом смысле знание предполагает становление в волевом проявлении. А для этого нужно время, если мы говорим о жизни человека.
Ведь есть некоторый внутренний ритм каждого из нас («каждый пишет, как он дышит»), и в нем формируются желаемые события, реализуются задачи. Нужно прожить придуманное и написанное, иначе говоря, претворить информацию в чувственно воспринимаемый образ.
Тогда как возрастание информационного потока чаще всего просто разрушает такие процессы становления человека. Воля не успевает формировать событийные ряды под давлением всё новых и новых информационных волн, жизнь вымывается, едва только начав созревать.
Опыт рассыпается на недоделанные фрагменты. Это и есть извечное невежество.
Это та самая халва, о которой сколько не говори, слаще во рту не становится. И этих разговоров и романов - теперь терабайты. А литература возникает тогда, когда после слова "халва" приходит и сладость и насыщение.
Человеку желательно приучиться отвечать за те мысли, которые он склонен считать чуть ли не своими.
Если, скажем, утверждаешь, что в основе головной боли лежит собственная мысль или лунное затмение, то и не иди к врачам, и не жуй таблетку. А будь готов следовать тезису с той решимостью, что даже если умереть придется от мигрени, ты всё равно будешь искать решение в своем сознании, а не в таблетках. Иначе и нет смыла говорить. Иначе - не сработает.
Опять же - понятно, что сказанное - некое принципиальное пожелание, потому, что если человек не готов, он не сможет следовать совету. Просто потому, что человек обычно растождествляет слово и дело. Только у Бога слово и дело - одно. А поговорка "мужик сказал - мужик сделал" – лишь про Отца нашего небесного.
Наши слова не имеют силу творческого, потому что творчество определяется нашей способностью быть, а не симулировать.
Современная литературная ситуация
Тот, кто стесняется писать про боль, про свои тревоги и печали, про свои конфликты (неважно, прямым текстом или нет), никогда не напишет ничего стоящего потому, что, получается, он стесняется драматического напряжения, на котором построены все достойные тексты в культуре. А если стесняется, избегает, то и не умеет с этим напряжением работать. Корень проблемы - в особенности современной культурной ситуации. С одной стороны, стыдно показывать свое неблагополучие, ведь "надо быть успешным", стремиться к успешности и отрицать страдание. С другой стороны, все понимают, что в искусстве страдания должны быть отображены. И вот писатель, пытаясь в своей собственной жизни создать видимость успешности, в своих текстах имитирует страдания и конфликты. Отрицая подобный опыт у себя самого. Это противоречие, в общем-то, объясняет отстойность большей части современной литературы. И если даже я реально не читал «большей части», употребленной в качестве фигуры речи, то «Мачо не плачут», «Духлесс», «Бренд», «99 франков»/ «Идеаль» читал. И мне уже достаточно примеров романов про людей, которых вроде бы и нет, которые, говоря на языке классической литературы – живые трупы.
В современной культуре чуть ли не каждый считает, что у него должны быть:
1. настоящая взаимная любовь
2. регулярный секс
3. развитые сексуальные желания, всегда!
4. вообще какие-то желания, всегда!
5. положительные эмоции.
На протяжении тысячелетий массы людей обходились без этого и не претендовали.
И хотя бы новый Достоевский станет возможным только тогда, когда не просто с "успешностью", а вообще со всем трендом стремления к благополучию, обязательности благополучия, кто-то расправится, как следует.
Сейчас закончился спрос на постмодернизм, поскольку каждый писатель по-своему пришел к общему выводу: постмодернизм отменен ходом жизни. На реализм также нет особого спроса (об этом Виктор Ерофеев рассуждает даже внутри художественного текста – см. его книгу «Мужчины»). Стало быть, выигрывает что-то третье.
Есть готовые ярлыки - "новый реализм". "Новый романтизм" и "новый мифологизм". Их появление неизбежно, аналогично гитаристы играют "новое фламенко", а танцоры танцуют "новое танго". Я отдаю свой голос за "новый мифологизм" (тем более, что смысл "нового реализма" мне не ясен).
А ведь, правда, кого сейчас читают? Пелевина? А на кого больше похож Пелевин – на Анатолия Рыбакова или на Кастаньеду? А «Государь» Житинского – разве реалистический роман? То-то ж.
Классическая литература, как мы ее знаем – феномен последних столетий эпохи Просвещения. Ей свойственны все признаки миропонимания, типичные для людей этого времени: рационализм, индивидуализм, персонализм. Невозможно представить, чтобы Пьер Безухов, побывав у масонов, получает Священную Книгу, в которой заключена космическая мудрость. Смешно. ХХ век был продолжением и финалом литературы XIX века, которую продолжали изучать в школе. Драконы не являлись ни Павке Корчагину, ни Олегу Кошевому. А у современного писателя Каренина непременно встретит ангела, а Безухов прочтет книгу из библиотечки тамплиера. Потому что современному писателю мудрость Вселенной интересна, а Анна Каренина – интересна куда меньше.
Будущее в литературе принадлежит не реализму, не постмодернизму, а «новому мифологизму».
Но не было бы вымысла - не сохранилась бы правда, потому что в голом виде она все равно долго не протянет, "замерзнет" или "изойдет на пот".
А настоящая жизнь - не шутка и не игрушка, а между тем люди обратили ее в шутку и в игрушку: легкомысленно играют временем, данным для приготовления к вечности, играют праздными словами.
И помимо литературы есть попытки привести человека к совершенству легким путем – так называемая теософия – знание, как достичь мудрости без несения креста, попытка овладеть добродетелями без усилий. Но это ложный путь. Добродетели и добро утверждаются только крестным подвигом. И если мы начинаем делать что-то доброе, мы обязательно должны быть готовы к тому, что придет момент, когда это будет делать тяжело, когда не будет сил этим заниматься.
И писательство - это, по крайней мере, аскеза, стоящая где-то между столпничеством и йогой.
Недостающая книга
В 2008 я задумал художественную книгу, которой в современной литературе нет и очень не хватает - мне, моему близкому окружению, и, не исключено, что довольно многим. Условно назовем ее Недостающей Книгой.
Если одной фразой: история парня, который в свои двадцать с небольшим лет вышел за пределы нашей обусловленной реальности. Пока что рукописи такой книги не горят желанием быть опубликованными и даже просто написанными. Однако как концепт считаю уместным обсудить в качестве конкретного примера.
Как говорится, ставьте перед собой большие цели - по ним тяжелее промазать. И общий вывод рассказа может стать таким: никто не может заставить человека следовать тому или иному пути, однако, выбрав определенный путь, человек должен принять его условия. Каждый путь задает определенную последовательность уроков, помогающих человеку развивать свое осознание.
Жизнь великого человека всегда мистериальна, то есть именно в жизни великого человека миф получает яркое воплощение. Герой Недостающей Книги, которого мы сразу застаем в зрелом возрасте, не из великих, но всё же и ему хочется найти в своей жизни какой-нибудь миф. Можно считать это простительной слабостью того, кто, на первый взгляд, упустил свои возможности. В поисках собственного мифа герой сначала "щупает" наиболее известные системы, которые оперируют символами, имеющими мифологическое содержание, особенно астрологию, ведь именно в жизни великого человека астрологическая символика проявляется наиболее полно и во всем своем многообразии. Но там есть лишь будоражащие воображение зацепки. Однако ему и не хочется таким способом измерять себя "до донышка", до самых лунных стоянок... Интереснее просто создавать свой миф (допустим, герой соотносит себя с достойнейшими повадками волка, а ключевым годом жизни у него становится год Волка).
Ведь если искать точку уязвимости в обществе потребления, то вызов реальности следует искать именно в части символического. На своем поле общество потребления переиграет любого - быть более расчетливым, чем оно, не получится. Точка же его уязвимости относится к порядку символического. Ведь даже системе не уклониться от символических обязанностей...
Цитата Григория Померанца: "Символ – единственная возможность писать то, что мы можем пережить, но что – назвать точно нельзя. Это не значит, что высшая реальность нереальна. Она только неописуема".
А еще иногда кажется, что всё, что нужно знать об устройстве жизни, содержится в двух книгах - Библии и учебнике астрономии. Жизнь Вселенной эхом отдается во всей нашей жизни.
Человек смотрит на небо с тех пор, как стал человеком. Вот и наш герой полюбил смотреть на него задолго до того, как осознал себя волком.
Но в Недостающей Книге обычные прогоны писателей, в которых главный герой задирает голову на ночное небо и зачарованно смотрит, понимая что-то в своей жизни, заменены вглядыванием героя в Небесную Сферу гороскопа. А там согласно отечественной традиции гармоничные аспекты между планетами изображаются красным цветом, а напряженные - черным. Почти сплошь красный гороскоп главного героя - это своего рода красные флажки, за которые надо выйти, если ему не хочется прожить свою жизнь по этим линиям наименьшего сопротивления, по привычке, по карме. Там за красными линиями аспектов - свобода. Но за них выйти даже сложнее, чем волку - за красные тряпки во время охоты. Человеку уйти от уюта и защищенности труднее, чем зверю прыгнуть "...за флажки - жажда жизни сильней!". И, стало быть, наша книга становится еще и рассказом о побеге.
Есть правда, очевидная опасность. Все эти космические циклы и астрологические озарения, все атлантиды и гипербореи не отвергают Бога, но Его закрывают. Те, кто вбрасывает подобную информацию - закрывают Его намеренно. Очень не хотелось бы сыграть на их поле, так что вся астрология должна остаться орнаментом книги, а не ее красной нитью.
Тут особо ничего не надо изобретать, ведь уже есть такая форма - роман-собор, где - перекличка одной части с другой, ведь мы же не воспринимаем собор одновременно, одним взглядом. Только теперь наполнение романа-собора должно быть не таким, как у его изобретателей - Фолкнера и Пруста.
Самая большая трагедия, когда человек не знает, каково его действительное положение. Как же сцепилось то, что сейчас происходит. И самая важная задача - узнать действительное положение, ощутить священный ужас реального.
У Гомера, сына Одиссея, рассказ никогда не возвращается к точке своего отправления. Литературная техника Гомера знает только простое, линейное движение, так что даже параллельные действия у него изображаются как последовательные. В романе-соборе постоянное движение по оси времени нельзя даже назвать стилевым приемом - это просто сама естественность для такой формы.
Форма же романа должна быть такой, чтобы участвовать в распутывании опыта. Литература (текст) - не описание жизни, а часть того, как сложится или не сложится жизнь. Через текст мы начинаем что-то понимать в своей жизни. И она приобретает какой-то контур. Конец и начало романа "производят" внутри события жизни. А текст - это пространство, в котором можно в ней разбираться.
У нас у всех есть мании. У героя Недостающей Книги - это иступленное желание понимания.
Хорошие романы пишутся о паре влюбленных сердец, которые борются за свое счастье, пройдя через множества болезненных конфликтов. Роман, который легко читать, имеет в своей основе много боли. Увы, я не уверен, что получится хороший роман. Все-таки главное в нем - мифологическое пространство. У целых народов оно обычно соответствует той местности, в которой произошел толчок, ставший причиной рождения данного народа. Можно отправить героя на север, откуда пришли наши предки – древние арии.
Но с тем периодом и герою, и автору всё более или менее понятно. Вопросы уместности описания вызывают прекрасные женщины. А женщину нужно любить, с ней нужно заниматься любовью и из-за нее страдать. И только если потерпишь фиаско, тогда из женщины нужно делать литературу. И тут главное - чтобы художественную литературу, а не мемуары.
Теодраматургия
Есть проза, которая имеет отношение к искусству и которая - к деятельности общественно-политической и культурной. Ей прозе отдельно существовать не позволяют.
С прозой сложнее еще и потому, что она завязана на ежедневный быт.
Прозаик должен устроить место действия, персонажей, время года, заставить персонажей рассуждать, Солнце восходить и заходить, поезда опаздывать, одновременно имея на сей счет свое конкретное мнение, которое тоже надо внедрять в текст. Того и этого настолько уже много, что даже об изяществе слога речь если и заходит, то в качестве приметы настоящего искусства.
Сформулированное стало мне ясно только в тридцать лет, а до этого я не понимал, зачем писать водянисто. В возрасте 20+ мне очень понравился термин Саши Соколова "проэзия" - проза с концентрацией смысла и изящества слога, нормального для поэзии. И до сих пор не понимаю, как писатель получает кайф от письма, если он пишет рыхло...
Ну выше романа-собора - еще несуществующий жанр. Его наименование я взял из испанского языка (у Бальтасара).
Теодраматургия — чреватое напряжением отношение конечной свободы человека к бесконечной свободе Бога. В античной философии человек — часть Космоса, и его закон совпадает с космическим законом. Человек в силу своего прометеевского вызова стал законом самому себе. Отсюда драма, действующие лица которой - Бог как бесконечная свобода и человек как свобода конечная.
Совпадение личности и предназначения сделает героя Недостающей Книги участником подобной драмы.
|
