В гениальном стихотворении Марины Цветаевой «Тоска по родине! Давно…» 40 строк. 36 из них - обоснование идеи, высказанной в начале произведения:
Тоска по родине! Давно
Разоблачённая морока!
Читатель почти поверил, что никакой тоски по родине нет и быть не может – и вдруг финал, отменяющий, обесценивающий все аргументы.
Похожий приём использован Александром Пелевиным в стихотворении «Простите, что я не уеду…». Лирический герой произведения чувствует себя бесконечно виноватым: «простите», «простите», «простите»... 4 раза это слово повторяется в первой строфе и столько же в последней. Что же заставляет лирического героя так изводить себя? «Я очень плохой», - признаётся он в первой же строке стихотворения. Во второй продолжается саморазоблачение, даже, можно сказать, самобичевание (эпитеты «ужасный», «тёмный»). Но главное преступление лирического героя в том, что он не готов дистанцироваться от своей «ужасной, тёмной, злой» страны.
За сто с лишним лет до появления стихотворения Пелевина «утешный голос» призывал лирическую героиню Ахматовой освободиться от «чёрного стыда» за её «глухой и грешный» край. Она, правда, осталась равнодушна к этим призывам. Точнее, почти равнодушна. Ей всё-таки пришлось «замкнуть руками слух», чтобы уберечь свой «скорбный дух» от осквернения. Лирический герой стихотворения Пелевина в аналогичной ситуации абсолютно спокоен («как пульс покойника», сказал бы Маяковский). У него нет даже необходимости «замкнуть слух». Руки его заняты совсем другим: «Смотрите, я глажу кота».
Причину своего безразличия к песням «утешного голоса» Анна Андреевна объяснила в другом стихотворении:
Темна твоя дорога, странник,
Полынью пахнет хлеб чужой.
Наверняка, найдутся те, кто готов возразить… Лирический герой Пелевина даёт своему поведению объяснение, которое трудно оспорить. Последняя строка стихотворения на первый взгляд воспринимается как оксюморон:
Мы русская пустота.
Как пустота, т.е. отсутствие чего бы то ни было, может быть русской? Да и вообще иметь национальность? Однако не всякая пустота пуста. Например, космическая пустота. Из первого же общедоступного источника узнаём, что космические пустоты, или войды, — обширные области между галактическими нитями. Войды огромны, а средняя плотность материи в них менее десятой доли от типичной для наблюдаемой Вселенной.

Итак, нетипичность, инаковость – вот характерная особенность тех, о ком в стихотворении говорится «мы», «свои». Подтверждение этому – в каждой строфе.
В первой – о способности любить по-настоящему, без условий. Родину в том числе. На три эпитета-обвинения («ужасная, тёмная, злая») лирический герой отвечает другими тремя, но это не «прекрасная, светлая, добрая», как можно было бы ожидать. А «большая, родная, моя». И это не значит, что он с чем-то соглашается: логика здесь та же, что и в «Прописях» Светланы Сырневой:
Ты горька, как осина,
но превыше и лести, и срама –
моя Родина …
Во второй – о неспособности к предательству:
…я со своими; и если своим тяжело,
Я с ними, я с ними, я с ними…

Последняя строка этой строфы: «История нас похоронит? Тогда хорони и меня», - не что иное, как поэтический перевод известной фразы: «Зачем нам мир, в котором не будет России?»
Начало третьей строфы – назывное предложение, в котором перечисляются атрибуты общепринятого представления о русском характере:
Эх, баня, гармошка и водка!
Это можно назвать широкая русская душа, а можно – отсутствие чувства меры. В любом случае это та самая инаковость, которая очевидна для всех.
В той же строчке – аппликация, прямая цитата, из известной песни, написанной Игорем Матвиенко на стихи Александра Шагинова:
Эх, выйду я в поле с конём!
Наверное, мало кому из нас доводилось гулять по полю ночью. Да ещё и с конём. Почему же такое щемящее чувство возникает, когда звучит эта песня? Может быть, в нас просыпается генетическая память, и поэтому воображение так легко рисует и бескрайнее поле, и «звёзд благодать», и «брусничный свет» зари? Ведь любовь к своей земле для русского человека не сиюминутная эмоция, а глубокое, доставшееся от предков чувство.
Заканчивается эта строфа тоже цитатой. «Зови меня тихо, родная, по имени тихо зови», - в этой строке легко узнаётся начало песни из репертуара той же группы «Любэ» (музыка Игоря Матвиенко, слова Виктора Пеленягрэ):
Позови меня тихо по имени…
Казалось бы, к чему такая избыточность? Особенность стихотворения В. Пеленягрэ в том, что оно построено автором на хорошо знакомых каждому русскому цитатах и поэтических образах. Совершенно очевидно, что цитируется Есенин, менее очевидно – Николай Рубцов («Тихая моя родина…»). И Есенин, и Рубцов, и все те, чьи имена нам дороги (пусть уже и стали историей), для авторов обоих стихотворений – те самые «свои», о которых лирический герой Пелевина говорит: «Я с ними, я с ними, я с ними»… Но тогда и они с нами!
Наверное, и это тоже позволяет лирическому герою с такой уверенностью заявлять: «Я лучше останусь собой до последнего дня». Да, «мы все перед Богом в крови» - не ангелы, и порой раним наших близких. Но вот уж чего точно нет у лирического героя – так это чувства вины перед уехавшими «счастливчиками». Он просто подыгрывает им и веселится, глядя, как они выворачиваются наизнанку. Все эти «кровавые орки», «вселенское зло», «рабы», «русня», пожелания погибели - аллюзии на публичные выступления известных «друзей», которым что-то никак не даёт от души порадоваться жизни на своей вновь приобретённой родине.