ПЛАЧ
Плач - самый древний в мире жанр литературы. Впервые упоминается в мифах шумеров (плач богини Инанны-Иштар по умершему мужу Таммузу)
Совпадение, но восьмиконечная звезда Вавилонской Иштар - на гербе Карелии.
"Напевы погребальных плачей, собранные в Олонецкой губернии, - пишет Барсов, - резко отличаются... от обычных в других местах... Мотивы их очень просты, тихи и заунывны, глубокая древность их дает чувствовать себя непосредственно, особенно в плачах Ирины Федосовой. Пение ее вращается на трех - четырех нотах, но оно поражает оригинальностью переходов. В стихах, состоящих из 12-13 слогов при пении последние два слога отсекаются и, так сказать, замирают на устах...\" (Барсов, \"Причитания...\", с. 21)
В письме от 11 мая 1868 года к Оресту Миллеру Елпидифор Барсов пишет, что понять душу народа помогут те заплачки, «которые он рассказывает только лесу дремучему, колоде белодубовой да славному Онегушку» (фонд Е. В. Барсова находится в ГИМ).
Исследователь, литературовед Софья Лойтер пишет о влиянии плачевой поэзии на творчество Анны Аматовой: "Если иметь в виду «горизонты поэтического сознания», то самая непосредственная параллель Ахматовой в народной плачевой традиции - великая плакальщица Ирина
Федосова, исключительное дарование которой по искусству ни с кем не сопоставимо.
Представленное теперь, с выходом в свет второго издания «Причитаний Северного края…»,
наследие заонежской вопленицы позволяет еще раз ощутить ее неповторимость и
уникальность. И это проявляется не только в репертуаре Федосовой, включающем в себя все
виды обрядовой причети, не только в монументальности ее плачей. Главное в огромном
таланте импровизатора, в масштабах поэтического мышления, поэтической энергии Федосовой, создавшей образы-обобщения огромной художественной силы: Обида, Горе, «пролог с небес», связанная с идеализацией «новгородская досюльщина»; обращения к Богу («Слыши, Господи, молитвы мои грешные! /Прими, Господи, ты слезы детей малыих!»), к Богородице.
Они не имеют аналогов и не встречаются у рядовых плакальщиц.
Федосова, как никто, выразила самосознание русской женщины-крестьянки ХIХ века. Она оплакала целую эпоху. И именно в этом качестве она предтеча Музы Плача Анны Ахматовой, стихами
которой «заговорила» женщина беспощадного и трагического только что ушедшего
столетия. Одна достигла непревзойденной художественной высоты, оплакав ХIX век, другая
– век ХХ.
Между тем имя Федосовой никогда не упоминалось ни в стихах, ни в каких- либо
других сочинениях Ахматовой. Можно говорить об аллюзиях на уровне мотивов (некоторые
были названы выше), но невозможно привести примеры использования федосовского (или
какого-нибудь другого) плача на уровне цитат, реминисценций, «чужого слова». Речь идет не
о прямом следовании, а о «памяти жанра», который Ахматова как человек культуры впитала в
себя. Одно из самых характеристических качеств Ахматовой, по словам Л. Я. Гинзбург,
«присущее ей необычайно интенсивное переживание культуры», «стихия наследственной
культуры – и девятнадцатого, и двадцатого века»17
. Разумеется, Ахматова не могла не знать,
не могла пройти мимо «Причитаний Северного края», которые есть причитания Федосовой
по преимуществу. Не в буквальном, а в широком смысле слова Ирина Федосова –
предшественница Ахматовой. Как опять же точно заметил Бродский, «Ахматова относится к
тем поэтам, у кого нет ни генеалогии, ни сколько-нибудь «заметного развития». Такие поэты,
как она, просто «рождаются». Они приходят в мир с уже сложившейся дикцией и
неповторимым строем души. Она явилась во всеоружии и никогда никого не напоминала…» Ее, Ахматовой, «всеоружие» - не только дарованный ей от Бога талант, но и то, что она поэт,
крепко «настоянный на культуре», - от русской народной до мировой. Она ее наследница, и
свою преемственность Ахматова не только не скрывает, а, напротив, постоянно сама
подчеркивает."
Анна Ахматова, "Реквием", Посвящение.
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река,
Но крепки тюремные затворы,
А за ними "каторжные норы"
И смертельная тоска.
Для кого-то веет ветер свежий,
Для кого-то нежится закат -
Мы не знаем, мы повсюду те же,
Слышим лишь ключей постылый скрежет
Да шаги тяжелые солдат.
Подымались как к обедне ранней,
По столице одичалой шли,
Там встречались, мертвых бездыханней,
Солнце ниже, и Нева туманней,
А надежда все поет вдали.
Приговор... И сразу слезы хлынут,
Ото всех уже отделена,
Словно с болью жизнь из сердца вынут,
Словно грубо навзничь опрокинут,
Но идет... Шатается... Одна...
Где теперь невольные подруги
Двух моих осатанелых лет?
Что им чудится в сибирской вьюге,
Что мерещится им в лунном круге?
Им я шлю прощальный свой привет.
Отрывок из "Плача о дочери" Ирины Федосовой.
«Как сегодня долгим годышком
Перед этой злой обидушкой
Унывало все мое ретливое сердечушко,
У меня, у позяблой бедной матери!
Говорила мне-ка белая лебедушка:
«Я не знаю, родитель мой межонной день,
Что болят да крепко резвы мои ноженьки,
Что устали нонь девочьи мои рученьки,
Изменился белый свет да с ясных очей!
Хоть дождусь я темной этой ноченьки,
Хоть я лягу на тесовую кроваточку,
Все болит моя буйная головушка!
Ты будить придешь, родитель жалостливая,
Кое-как да на постели я размаюся,
Погляжу тут на косевчато окошечко.
Виют витры на широкой на уличке,
Погодушка стоит во чистом полюшке…»
Я не знала, бедна мать, горькая детина,
Что разлукушка с сердешным будет дитятком!
Было совестно сказать во добры люди,
Что грузна-больна белая лебедушка.
Тут по моему великому бессчастьицу,
Вдруг склонила ю тяжело неможеньньице,
Сустигала злодий скорая смерётушка!
Я сидела тут по темным у ней ноченькам,
Провожала с ней господни белы денечки,
Я забросила крестьянскую работушку,
Прозабыла всю любимую скотинушку,
Поднимала от пуховой ю перинушки,
Я держала ю на белых своих рученьках
Говорить да стала белая лебедушка:
«Не могу сидеть, родитель жалостливая,
Не глядят да ясны очушки на белый свет,
Я трудным да ноньлебедушка, труднешенька…
…Может, даст господь доброго здоровьица,
И наставит мне-ка долгого векушка!»
Уже день за днем как река течет,
Приходит стала разливня красна вёснушка,
Стало синее Онего разливатися,
Мое дитятко от нас да удалятися.
Быв как дождички уходят во сыру землю,
Как снежочки быдто тают кругом-наокол огней,
Вроде солнышко за облачко теряется,
Так дитятко от нас да укрывается!
Как светел месяц поутру закатается,
Как частая звезда стерялась поднебесная,
Улетела моя белая лебедушка на иное,
Безвесное живленьице!
Когда оденут
Ой долит меня детинная тоска неугасимая,
Нонь крутят мою косату милу ластушку,
Во умершее крутят да ю во платьице!
Я пойду с горя в светлую светёлочку,
Я выну ейно цветно это платьице,
Приложу ей на белые да на грудюшки,
Уж я эту жемчужную подвестночку
Положу да я на младу эту головушку,
По подвесточке розову косыночку,
Я поглажу ейны русые волосушки,
Уберу да я завивну ейну косыньку,
В дорогие золотые эти ленточки,
По русой косе кладу цветы алые,
Я накину тут соболью эту шубоньку,
На девочьи на белые ей на плечики.
…Ой тошным мне, победной, тошнешенько!
К покойнице
На полёте лебедь белая.
Ой, куда летитшь косатушка?
Не утай, скажи, сугрева моя теплая.
Как пчела в меду, добротинка купалася,
У стола была любимая стряпеюшка,
За тамбурком досужая рукодельница,
Вышивала всяки-разны полотенчка,
Сколько зарилися многи добры людушки,
Все ласкалися удалы добры молодцы,
«Сыто идётся дитя, да долго выспится!»
После отпевания
…Ты прости, моя белая лебедушка,
Во сём меня веку да веку будущем!
Буде словечком я тебя да приогрубила,
Прозабыла я, печальная головушка
Порасспросить ещё сердечно свое дитятко,
Как раздать куды любимая покрутушка.
Сотлиет нонь в ларцах да цветно платьице,
Забусиют жемчуги нонь перебранные!
Я кладу ейну жемчужную повесточку
Во эту божью церковь посвященную,
Ко этой пресвятой да богородице
Я своей душке кладу да на спасение,
Я по дитятке на вечное поминание.
Я все шелковые платочки заграничные
Я раздам да по удалым молодцам
Пусть-ко держат о владычьих божьих праздничках,
Пусть-ко носят вокруг шеи молодецкой!
Я вси алые девочьи ейны ленточки
Раздам по красным по девушкам,
Пусть спасают оны белую лебедушку,
Взвеселяются на тихих беседушках!
Раздарю я колечки золоченые,
По милыим сердечным ейным подруженькам,
Пускай носят-то на белых оны рученьках,
Поминают свою дружну разговорщичку!
Я подобрю всю породу родовитую,
Я полажу всех сердечных малых сродничков,
Сарафаны раздам им мелкоскладнии!
Вы придите, сироты да бесприютные,
Вы обидные все дочери безотные!
Я дарю вам по розовой косыночке,
За то, обидных ваших головушек,
Что не от кого вам ждать покрутушки!
Я еще дарю вас, белыих лебедушек,
За ваше великое желаньице,
Привитали вы к белой моей косатушке,
Засмотрили во болезной ю постелюшке,
Взвеселяли в тяжелом неможеньице,
Проводили вы косату мою ластушку
До этой божьей церкви посвященной!
…Погляжу я на вас, победная головушка,
На свою как я на белую лебедушку!
Покрута – приданое, косата – касатка, ласточка.
