Все, все, что гибелью грозит, Для сердца смертного таит Неизъяснимы наслажденья. А. Пушкин
Любовь приводит к одному, – Вы, любящие, верьте! – Сквозь скорбь и радость, свет и тьму К блаженно-страшной смерти! – писал в декабре 1911 года поэт Валерий Брюсов (1873–1924). Годом раньше был написан его "Демон самоубийства" с эпиграфом из Ф. Тютчева: И кто, в избытке ощущений, Когда кипит и стынет кровь, Не ведал ваших искушений, Самоубийство и любовь!
Что это? Дань модным в то время дебатам в прессе о самоубийствах, об их росте, причинах и т. д.? Или подсказано собственной душой, предчувствовавшей этот омут в судьбе той, которой написал: В альбом Н. Она мила, как маленькая змейка, И, может быть, опасна, как и та; Во влаге жизни манит, как мечта (...) Как хорошо! Ни мыслить, ни мечтать Не надо; меж листвы не видно дали; На время спит реки заглохшей гладь... В порывах гнева, мести и печали, Как день грозы, была бы хороша Ее душа... Но есть ли в ней душа? Н. – это Надя. Надежда Григорьевна Львова (1891–1913). В книге "Люди, годы, жизнь" Илья Эренбург (1891–1967) вспоминал: "Надя любила стихи, пробовала читать мне Блока, Бальмонта, Брюсова (...). Это была милая девушка, скромная, с наивными глазами и с гладко зачесанными назад русыми волосами (...). Училась Надя в Елизаветинской гимназии, в шестнадцать лет перешла в восьмой класс и кончила гимназию с золотой медалью. Я часто думал: вот у кого сильный характер!.." Весной 1911 года Львова послала свои первые стихи Брюсову. Он поместил ее стихотворения рядом со стихами Блока в журнале "Русская мысль", литературной частью которого заведовал, потом помог напечататься в других журналах. В стихотворении "Посвящение", которое в рукописи называлось "Начинающей", Валерий Яковлевич писал: Мой факел старый, просмоленный, Окрепший с ветрами в борьбе, Когда-то молнией зажженный, Любовно подаю тебе (...) Вели нас разные дороги, На миг мы встретились во мгле. В час утомленья, в час тревоги Я был твой спутник на земле... Н. Львова была принята в избранный круг московских литераторов. Летом 1913-го вышел сборник стихов "поэтки" (писавшей о себе: "Поверьте, я – только поэтка. Ах, разве я женщина?") с предисловием Брюсова. И все-таки – она была женщиной, "но есть ли в ней душа?" В лирике Нади Львовой преобладали нотки неразделенной любви. Ученица полюбила учителя. В архиве Брюсова сохранилось более ста ее писем. И. Эренбург свидетельствовал: "Брюсов говорил: "Пора сознаться: я не молод; скоро сорок..." Наде – на восемнадцать лет меньше. Она писала: Но когда я хотела одна уйти домой, – Я внезапно заметила, что Вы уже не молоды, Что правый висок у Вас почти седой, – И мне от раскаянья стало холодно... Позже все чаще звучит у нее мотив обреченности: И я с улыбкою участья Переживаю нежно вновь Мое безрадостное счастье, Мою ненужную любовь... Даже счастье связывается ею с мукой: Я покорно принимаю все, что ты даешь: Боль страданья, муки счастья и молчанье-ложь. Прямая открытая натура Нади хотела бoльшего, нежели мог ей дать любимый. Встречи становились все реже. В тайном раскаянье пишет поэт "Признание" (7 января 1912-го), посвященное И. М. Б., то есть – Иоанне Матвеевне Брюсовой, своей жене: Я как лунатик, люблю качаться Над темным краем, на высоте... Но есть блаженство – возвращаться, Как к лучшей цели, к былой мечте (...) Я – твой, как прежде, я – твой вовеки... А "поэтке" хотелось безраздельно владеть сердцем Брюсова, чтобы кроме нее для него не существовала бы ни одна женщина. Она пишет: Ты проходишь мимо, обманувши, Обманувши, не желая лгать. Вспоминая наш восторг минувший, Я тебя не в силах проклинать. И в одном из последних писем: "Я очень устала... Всему есть предел... Все во мне умерло..." 25 ноября 1913 года Львова покончила с собой. Остро сознавая вину, не в силах встречаться с людьми, которые знали о Наде, глубоко потрясенный Брюсов уезжает в Эдинбург II (Дзинтари на Рижском взморье). "Русские ведомости" поместили заметку: "Вчера, после отпевания в церкви Григория Богослова, на Миусском кладбище похоронили застрелившуюся молодую поэтессу Н. Г. Львову. Отдать последний долг покойной собрались поэты Б. Садовской, В. Шершеневич, В. Ходасевич и др., было много курсисток. На гроб возложено несколько венков". В их числе был и венок от Брюсова. По словам И. Эренбурга, на могиле была вырезана строка из Данте: "Любовь, которая ведет нас к смерти". "Русская мысль" почтила память Львовой двумя ее стихотворениями. Вторым изданием вышел сборник ее стихов "Старая сказка". Душевный кризис после смерти Нади Львовой прослеживается во многих стихотворениях Брюсова. 18 декабря 1913-го в санатории доктора Максимовича он пишет: Здравствуй море, северное море, Зимнее, незнаемое мной! Новое тебе принес я горе, Новое, не бывшее весной! ("Зимнее возвращение к морю"). В стихотворении "Я помню легкие пиластры" с эпиграфом из Г. Гейне: "Род мой Азры, для которых неразлучна смерть с любовью", – вспоминает: Я помню бред безумной ночи, Бред клятв, и ласк, и слез, и мук, Когда, вперив в молчанье очи, Ты повторила, с хрустом рук: "И я, и я – из рода азров!" Наконец, 8 января 1914-го пишет "Венок на могилу" с эпиграфом из А. Пушкина "Все – в жертву памяти твоей!": Я не был на твоей могиле; Я не принес декабрьских роз На свежий холм под тканью белой; Глаза других не осудили Моих, от них сокрытых, слез (...) Что ж делать? Или жить бесплодно Здесь, в этом мире, без тебя? Иль должно жить, как мы любили, Жить исступленно и свободно, Стремясь, страдая и любя?.. С воспоминанием о Н. Львовой связаны другие стихотворения Брюсова 1914 года: "Это не надежда и не вера...", "Умершим мир! Пусть спят в покое...", "Безвестная вестница". Годы спустя, в 1920-м, вновь повторяет он в стихотворении "Памяти другой":
Твое обиженное тело Землей и травами покрыто, Но здесь, со мной, твоя любовь...
|